Эрнст Теодор Амадей Гофман. Щелкунчик и Мышиный Король.
ЧУДЕСА
Как только войдешь к Штальбаумам в гостиную, тут, сейчас же у двери
налево, у широкой стены, стоит высокий стеклянный шкаф, куда дети убирают
прекрасные подарки, которые получают каждый год. Луиза была еще совсем
маленькой, когда отец заказал шкаф очень умелому столяру, а тот вставил в
него такие прозрачные стекла и вообще сделал все с таким умением, что в
шкафу игрушки выглядели, пожалуй, даже еще ярче и красивей, чем когда их
брали в руки. На верхней полке, до которой Мари с Фрицем было не
добраться, стояли замысловатые изделия господина Дроссельмейера; следующая
была отведена под книжки с картинками; две нижние полки Мари и Фриц могли
занимать, чем им угодно. И всегда выходило так, что Мари устраивала на
нижней полке кукольную комнату, а Фриц над ней расквартировывал свои
войска. Так случилось и сегодня. Пока Фриц расставлял наверху гусар, Мари
отложила внизу к сторонке мамзель Трудхен, посадила новую нарядную куклу в
отлично обставленную комнату и напросилась к ней на угощение. Я сказал,
что комната была отлично обставлена, и это правда; не знаю, есть ли у
тебя, моя внимательная слушательница Мари, так же как у маленькой
Штальбаум - ты уже знаешь, что ее тоже зовут Мари, - так вот я говорю, что
не знаю, есть ли у тебя, так же как у нее, пестрый диванчик, несколько
прехорошеньких стульчиков, очаровательный столик, а главное, нарядная,
блестящая кроватка, на которой спят самые красивые на свете куклы, - все
это стояло в уголке в шкафу, стенки которого в этом месте были даже
оклеены цветными картинками, и ты легко поймешь, что новая кукла, которую,
как в этот вечер узнала Мари, звали Клерхен, чувствовала себя здесь
прекрасно.
Был уже поздний вечер, приближалась полночь, и крестный Дроссельмейер
давно ушел, а дети все еще не могли оторваться от стеклянного шкафа, как
мама ни уговаривала их идти спать.
- Правда, - воскликнул наконец Фриц, - беднягам (он имел в виду своих
гусар) тоже пора на покои, а в моем присутствии никто из них не посмеет
клевать носом, в этом уж я уверен!
И с этими словами он ушел. Но Мари умильно просила:
- Милая мамочка, позволь мне побыть здесь еще минуточку, одну только
минуточку! У меня так много дел, вот управлюсь и сейчас же лягу спать...
Мари была очень послушной, разумной девочкой, и потому мама могла
спокойно оставить со еще на полчасика одну с игрушками. Но чтобы Мари,
заигравшись новой куклой и другими занимательными игрушками, не позабыла
погасить свечи, горевшие вокруг шкафа, мама все их задула, так что в
комнате осталась только лампа, висевшая посреди потолка и распространявшая
мягкий, уютный свет.
- Не засиживайся долго, милая Мари. А то тебя завтра не добудишься, -
сказала мама, уходя в спальню.
Как только Мари осталась одна, она сейчас же приступила к тому, что уже
давно лежало у нее на сердце, хотя она, сама не зная почему, не решилась
признаться в задуманном даже матери. Она все еще баюкала укутанного в
носовой платок Щелкунчика. Теперь она бережно положила его на стол,
тихонько развернула платок и осмотрела раны. Щелкунчик был очень бледен,
но улыбался так жалостно и ласково, что тронул Мари до глубины души.
- Ах, Щелкунчик, миленький, - зашептала она, - пожалуйста, не сердись,
что Фриц сделал тебе больно: он ведь не нарочно. Просто он огрубел от
суровой солдатской жизни, а так он очень хороший мальчик, уж поверь мне! А
я буду беречь тебя и заботливо выхаживать, пока ты совсем не поправишься и
не повеселеешь. Вставить же тебе крепкие зубки, вправить плечи - это уж
дело крестного Дроссельмейера: он на такие штуки мастер...
Однако Мари не успела договорить. Когда она упомянула имя
Дроссельмейера, Щелкунчик вдруг скорчил злую мину, и в глазах у него
сверкнули колючие зеленые огоньки. Но в ту минуту, когда Мари собралась
уже по-настоящему испугаться, на нее опять глянуло жалобно улыбающееся
лицо доброго Щелкунчика, и теперь она поняла, что черты его исказил свет
мигнувшей от сквозняка лампы.
- Ах, какая я глупая девочка, ну чего я напугалась и даже подумала,
будто деревянная куколка может корчить гримасы! А все-таки я очень люблю
Щелкунчика: ведь он такой потешный и такой добренький... Вот и надо за ним
ухаживать как следует.
С этими словами Мари взяла своего Щелкунчика на руки, подошла к
стеклянному шкафу, присела на корточки и сказала новой кукле:
- Очень прошу тебя, мамзель Клерхен, уступи свою постельку бедному
больному Щелкунчику, а сама переночуй как-нибудь на диване. Подумай, ты
ведь такая крепкая, и потом, ты совсем здорова - ишь какая ты круглолицая
и румяная. Да и не у всякой, даже очень красивой куклы есть такой мягкий
диван!
Мамзель Клерхен, разряженная по-праздничному и важная, надулась, не
проронив ни слова.
- И чего я церемонюсь! - сказала Мари, сняла с полки кровать, бережно и
заботливо уложила туда Щелкунчика, обвязала ему пострадавшие плечики очень
красивой ленточкой, которую носила вместо кушака, и накрыла его одеялом по
самый нос.
"Только незачем ему здесь оставаться у невоспитанной Клары", - подумала
она и переставила кроватку вместе с Щелкунчиком на верхнюю полку, где он
очутился около красивой деревни, в которой были расквартированы гусары
Фрица. Она заперла шкаф и собралась уже уйти в спальню, как вдруг...
слушайте внимательно, дети!.. как вдруг во всех углах - за печью, за
стульями, за шкафами - началось тихое-тихое шушуканье, перешептыванье и
шуршанье. А часы на стене зашипели, захрипели все громче и громче, но
никак не могли пробить двенадцать. Мари глянула туда: большая золоченая
сова, сидевшая на часах, свесила крылья, совсем заслонила ими часы и
вытянула вперед противную кошачью голову с кривым клювом. А часы хрипели
громче и громче, и Мари явственно расслышала:
- Тик-и-так, тик-и-так! Не хрипите громко так! Слышит все король
мышиный. Трик-и-трак, бум-бум! Ну, часы, напев старинный! Трик-и-трак,
бум-бум! Ну, пробей, пробей, звонок: королю подходит срок!
И... "бим-бом, бим-бом!" - часы глухо и хрипло пробили двенадцать
ударов. Мари очень струсила и чуть не убежала со страху, но тут она
увидела, что на часах вместо совы сидит крестный Дроссельмейер, свесив
полы своего желтого сюртука по обеим сторонам, словно крылья. Она
собралась с духом и громко крикнула плаксивым голосом:
- Крестный, послушай, крестный, зачем ты туда забрался? Слезай вниз и
не пугай меня, гадкий крестный!
Но тут отовсюду послышалось странное хихиканье и писк, и за стеной
пошли беготня и топот, будто от тысячи крошечных лапок, и тысячи крошечных
огонечков глянули сквозь щели в полу. Но это были не огоньки - нет, а
маленькие блестящие глазки, и Мари увидела, что отовсюду выглядывают и
выбираются из-под пола мыши. Вскоре по всей комнате пошло: топ-топ,
хоп-хоп! Все ярче светились глаза мышей, все несметнее становились их
полчища; наконец они выстроились в том же порядке, в каком Фриц обычно
выстраивал своих солдатиков перед боем. Мари это очень насмешило; у нее не
было врожденного отвращения к мышам, как у иных детей, и страх ее совсем
было улегся, но вдруг послышался такой ужасный и пронзительный писк, что у
нее по спине забегали мурашки. Ах, что она увидела! Нет, право же,
уважаемый читатель Фриц, я отлично знаю, что у тебя, как и у мудрого,
отважного полководца Фрица Штальбаума, бесстрашное сердце, но если бы ты
увидел то, что предстало взорам Мари, право, ты бы удрал. Я даже думаю, ты
бы шмыгнул в постель и без особой надобности натянул одеяло по самые уши.
Ах, бедная Мари не могла этого сделать, потому что - вы только послушайте,
дети! - к самым ногам ее, словно от подземного толчка, дождем посыпались
песок, известка и осколки кирпича, и из-под пола с противным шипеньем и
писком вылезли семь мышиных голов в семи ярко сверкающих коронах. Вскоре
выбралось целиком и все туловище, на котором сидели семь голов, и все
войско хором трижды приветствовало громким писком огромную, увенчанную
семью диадемами мышь. Теперь войско сразу пришло в движение и - хоп-хоп,
топ-топ! - направилось прямо к шкафу, прямо на Мари, которая все еще
стояла, прижавшись к стеклянной дверце.
От ужаса у Мари уже и раньше так колотилось сердце, что она боялась,
как бы оно тут же не выпрыгнуло из груди, - ведь тогда бы она умерла.
Теперь же ей показалось, будто кровь застыла у нее в жилах. Она
зашаталась, теряя сознание, но тут вдруг раздалось: клик-клак-хрр!.. - и
посыпались осколки стекла, которое Мари разбила локтем. В ту же минуту она
почувствовала жгучую боль в левой руке, но у нее сразу отлегло от сердца:
она не слышала больше визга и писка. Все мигом стихло. И хотя она не смела
открыть глаза, все же ей подумалось, что звон стекла испугал мышей и они
попрятались по норам.
Но что же это опять такое? У Мари за спиной, в шкафу, поднялся странный
шум и зазвенели тоненькие голосочки:
- Стройся, взвод! Стройся, взвод! В бой вперед! Полночь бьет! Стройся,
взвод! В бой вперед!
И начался стройный и приятный перезвон мелодичных колокольчиков.
- Ах, да ведь это же мой музыкальный ящик! - обрадовалась Мари и быстро
отскочила от шкафа.
Тут она увидела, что шкаф странно светится и в нем идет какая-то возня
и суетня.
Куклы беспорядочно бегали взад и вперед и размахивали ручками. Вдруг
поднялся Щелкунчик, сбросил одеяло и, одним прыжком соскочив с кровати,
громко крикнул:
- Щелк-щелк-щелк, глупый мыший полк! То-то будет толк, мыший полк!
Щелк-щелк, мыший полк - прет из щелок - выйдет толк!
И при этом он выхватил свою крохотную сабельку, замахал ею в воздухе и
закричал:
- Эй вы, мои верные вассалы, други и братья! Постоите ли вы за меня в
тяжком бою?
И сейчас же отозвались три скарамуша, Панталоне, четыре трубочиста, два
бродячих музыканта и барабанщик:
- Да, наш государь, мы верны вам до гроба! Ведите нас в бой - на смерть
или на победу!
И они ринулись вслед за Щелкунчиком, который, горя воодушевлением,
отважился на отчаянный прыжок с верхней полки. Им-то было хорошо прыгать:
они не только были разряжены в шелк и бархат, но и туловище у них было
набито ватой и опилками; вот они и шлепались вниз, будто кулечки с
шерстью. Но бедный Щелкунчик уж наверное переломал бы себе руки и ноги;
подумайте только - от полки, где он стоял, до нижней было почти два фута,
а сам он был хрупкий, словно выточенный из липы. Да, Щелкунчик уж наверное
переломал бы себе руки и ноги, если бы в тот самый миг, как он прыгнул,
мамзель Клерхен не соскочила с дивана и не приняла в свои нежные объятия
потрясающего мечом героя.
- О милая, добрая Клерхен! - в слезах воскликнула Мари, - как я
ошиблась в тебе! Уж, конечно, ты от всего сердца уступила кроватку дружку
Щелкунчику.
И вот мамзель Клерхен заговорила, нежно прижимая юного героя к своей
шелковой груди:
- Разве можно вам, государь, идти в бой, навстречу опасности, больным и
с не зажившими еще ранами! Взгляните, вот собираются ваши храбрые вассалы,
они рвутся в бой и уверены в победе. Скарамуш, Панталоне, трубочисты,
музыканты и барабанщик уже внизу, а среди куколок с сюрпризами у меня на
полке заметно сильное оживление и движение. Соблаговолите, о государь,
отдохнуть у меня на груди или же согласитесь созерцать вашу победу с
высоты моей шляпы, украшенной перьями. - Так говорила Клерхен; но
Щелкунчик вел себя совсем неподобающим образом и так брыкался, что Клерхен
пришлось поскорее поставить его на полку. В то же мгновение он весьма
учтиво опустился на одно колено и пролепетал:
- О прекрасная дама, и на поле брани не позабуду я оказанные мне вами
милость и благоволение!
Тогда Клерхен нагнулась так низко, что схватила его за ручку, осторожно
приподняла, быстро развязала на себе расшитый блестками кушак и собиралась
нацепить его на человечка, но он отступил на два шага, прижал руку к
сердцу и произнес весьма торжественно:
- О прекрасная дама, не извольте расточать на меня ваши милости, ибо...
- он запнулся, глубоко вздохнул, быстро сорвал с плеча ленточку, которую
повязала ему Мари, прижал ее к губам, повязал на руку в виде шарфа и, с
воодушевлением размахивая сверкающим обнаженным мечом, спрыгнул быстро и
ловко, словно птичка, с края полки на пол.
Вы, разумеется, сразу поняли, мои благосклонные и весьма внимательные
слушатели, что Щелкунчик еще до того, как по-настоящему ожил, уже отлично
чувствовал любовь и заботы, которыми окружила его Мари, и что только из
симпатии к ней он не хотел принять от мамзель Клерхен ее пояс, несмотря на
то что тот был очень красив и весь сверкал. Верный, благородный Щелкунчик
предпочитал украсить себя скромной ленточкой Мари. Но что-то будет дальше?
Едва Щелкунчик прыгнул на пел, как вновь поднялся визг и писк. Ах, ведь
под большим столом собрались несметные полчища злых мышей, и впереди всех
выступает отвратительная мышь о семи головах!
Что-то будет?
